О библиотеке

Тематический каталог

Именной каталог

Хронология

Церковь

Форум

Последний выпуск

Мне почему-то кажется, что я обязан написать кое-что о семинарии в Ленинграде в 20-30-е годы XX столетия.

Скорей догадываюсь, чем знаю: до 1924 года были какие-то краткосрочные курсы, которые выпустили и ординировали небольшую группу пасторов, среди которых были братья Пфайффер. Я знал только Эмиля Пфайффера, который был пастором в моем родном селе Норка. С ним я коротко общался, когда был в последний раз в моем родном селе во время каникул в 1930 году.

В 1928 году я поступил в эту семинарию, которая по-немецки называлась Evangelisch-Lutherisches Predigerseminar, а по-русски официально «Евангелическо-Лютеранские библейские курсы». В том году был первый полный выпуск. Из тех выпускников мне пришлось лично видеть уже позже осенью Вильгельма Лютера и Теодора Феллера. Первый из этих двух провел встречу с нашим курсом и, кажется, только с ним. Он рассказал о том, как он стажировался в Сибири летом, и как их там радостно встречали верующие люди. С Феллером я общался немного больше, поскольку на нашем курсе учились его два брата Эмиль и Отто. Лютера я видел несколько лет спустя и при совершенно других обстоятельствах.

Если я скажу, что в Санкт-Петербурге во все времена было довольно много немцев, это вряд ли будет ново. Ведь и латыши, и эстонцы, и финны — тоже лютеране, и стало быть, лютеран и помимо немцев хватало.

У ленинградских немцев была такая культурная организация «Deutsches Bildungsverein». Сезон открывался балом, на котором, я, провинциал, воочию увидел, как танцуют полонез. Была там своя театральная труппа. Среди немцев были (вероятно, во все времена) военные, архитекторы, врачи, юристы и др. У состоятельных еще были просторные квартиры. Когда в конце 20-ых, в начале 30-х годов из-за нехватки квартир таких людей стали теснить, у букинистов, например, появилось много немецких книг, которые продавались дешево. Стесняемые люди стали отдавать книги за бесценок...

Немецкие лютеранские общины (Петрикирхе, Анненкирхе, Катариненкирхе и т. д. ) раньше владели не только общественными церковными зданиями, но и зданиями школ (Анненшуле, Петришуле), и целыми кварталами жилых зданий. Все это, кроме зданий церкви, в то время уже было национализировано. Семинария размещалась в здании Анненкирхе, тогда на улице Кирочной, впоследствии Салтыкова-Щедрина. Причем под одной крышей с культовой частью здания церкви находилась часть, не сообщающаяся с культовой, так называемая «аула». Там был большой зал и 2 небольших помещения, которые были аудиториями-учебными помещениями семинарии. В большом зале могли происходить общие собрания членов общины, а также концерты, лекции не культового содержания.

Один из студентов нашего курса Вольдемар Гюйо хорошо играл на скрипке. Еще один пожилой член Анненгемайнде тоже хорошо играл на скрипке. Кто-то из той же общины аккомпанировал им на рояле. Вот и концерт.

У нас не было специального общежития. Жили в различных домах, принадлежащих когда-то Анненгемайнде, по 3-4 человека в комнате. Например, мы, первокурсники, размещались вчетвером в проходной комнате, старшекурсники — рядом, в другой комнате. Квартиру эту когда-то целиком занимал генерал Лютер. Кажется, он был инженером. Теперь он занимал с женой и сынишкой две-три комнаты. Было еще трое квартирантов-одиночек. Три студента жили в квартире ректора епископа Мальмгрена. Кухня и столовая были в еще одном здании, где жил и завуч Ваккер с женой и тремя дочурками. Кстати, до того, как он был призван в семинарию организовывать учебный процесс и преподавать, он был пастором в моем родном селе.

Был у нас мужской хор. Спевки были в столовой, где стоял рояль. Питались мы как наполовину иждивенцы. Вела хозяйство чета Вайдманн. Их называли Hausvater, Hausmutter.

Одновременно действовали только два курса. Когда наш курс заступил, параллельно учился старший курс, который начал учебу в 1925 году. То есть у нас были первые два семестра, у них последние. Тот курс окончил обучение весной 1929 года. Осенью был принят новый курс, для нас младший. Нам предстояло учиться до 1932 года, им до 1933 года. На курс принималось 14-15 человек. Первые два семестра прошли без потрясений. Мы еще не чувствовали признаков их приближения. В церковных общинах жизнь шла своим чередом. В Петрикирхе, как и раньше, было два пастора, в других приходах по одному. Правда, в Петрикирхе проводились богослужения для детей, что уже было запрещено. Пастор Ганзен, приходящийся Мальмгрену крестником, был им предупрежден, что могут быть неприятности. Но Ганзен заявил, что Бога надо слушаться больше чем людей.

Учебный процесс и преподаватели

Епископ Мальмгрен, организатор и ректор семинарии, говорил, что учебная программа согласована с теологическим факультетом Лейпцигского университета, что этот университет шефствует над семинарией. Мальмгрену была присвоена степень доктора.

Изучаемые предметы: три языка - древнееврейский (на котором написаны книги Ветхого завета); древнегреческий (на котором написан Новый завет). Правда, это не классический язык Гомера, а так называемый койне. Немецкий язык, как язык преподавания, и язык, на котором впоследствии пасторы будут проповедовать в немецких лютеранских общинах. Так как не все студенты одинаково хорошо знали язык, нам его преподавали хорошие преподаватели, в том числе, например, германист Зевальдю. Дальше специфические дисциплины: история философии, история церкви, история догм, догматика, христианская этика, кибернетика (это не то, что партия когда-то объявила лженаукой, этот предмет учил управлению церковью). Экзегеза - толкование отдельных книг слова Божия. Гомилетика - учение о проповедовании, душепопечительство. Некоторое время преподавали и стенографию, но, по-видимому, не более одного семестра. При формировании нашего курса выяснилось, что знание всеобщей истории было не на должном уровне, поэтому нам преподавали и всемирную историю (один или два семестра).

Сам Артур Мальмгрен преподавал историю философии, христианскую этику, догматику и историю некоторых религий.

Фридрих Ваккер - историю церкви, историю догм.

Берендтс Генрих, недавний выпускник семинарии, преподавал древнееврейский язык.

Арнольд Фринфель преподавал экзегетику. Он был широко образован. Его лекции слушали очень внимательно. Память у него была исключительная. Никаких конспектов... Только маленький
листок бумаги с пометками. Когда ему приходилось преподавать древнееврейский или древнегреческий языки, он тексты читал так же бегло, как и немецкий.

Пауль Райхарт преподавал катехетику. Профессор Брак преподавал древнегреческий язык.

Гельмут Ганзен, основной пастор Петрикирхе, преподавал теологию Нового Завета и «Жизнь Иисуса Христа».

Упомянутый завуч (Studienleiter) Фридрих Ваккер был еще и музыкально образованным человеком. Он старался приобщать нас к музыке. Когда он, например, узнал о том, что некоторые из нас собираются идти в филармонию слушать 9-ю симфонию Бетховена, он прочитал нам лекцию об этом произведении. Студент старшего курса Рихард Геринг, прекрасно игравший на рояле, иллюстрировал лекцию, проигрывая отдельные отрывки из этой симфонии.

Тучи сгущаются

Нас, молодых людей, случалось, приглашали молодые из «местных» на вечеринку, например, на день рождения. Скрипка Вольдемара Гюйо, вероятно, тоже играла в этом роль. Исполнял он обычно только серьёзную музыку. Одна девушка как-то спросила его, не сыграет ли он фокстрот. Он ответил, что такую музыку он считает недостойной своей скрипки.

Однажды моей соседкой по столу на такой вечеринке оказалась молодая женщина, с которой я не был знаком, но слышал, что она недавно вернулась из ссылки, куда была выслана за веру (член баптистской общины). Когда она узнала, кто мы такие (наша группа из 5-6 человек), она мне сказала: «Смотрю я на вас, и мне становится за вас страшно!»

Нужно заметить, что к тому времени молодёжь ещё не была настолько «заидеологизирована» как это было позже. Навешивание бирок на определенные группы людей, чтобы их «отлучить», еще не продвинулось так далеко. Нас ещё не чурались. Лично я ещё в школьные годы был отмечен такой биркой. Сын лишенца... Тогда среди учеников ещё только единицы были комсомольцами, они не играли ведущей роли. Несмотря на свою «бирку», я был в последнем классе председателем комитета ученического самоуправления.

В общем, первый учебный год нашего курса (1928/1929) прошел спокойно. Осенью 1929 года был сформирован новый курс.

Тучи начали сгущаться в нашем третьем семестре. Я уже упоминал, что в Петрикирхе проводились тогда уже официально запрещенные богослужения для детей. Около пары замечательных, образованных людей, какими была чета Ганзен, образовалась группа молодых людей. Их, конечно, ничему плохому не учили, но ведь с точки зрения властвующей идеологии это был рассадник «мракобесия». В ноябре 1929 года гром грянул: Гельмута Ганзена, его жену Эрну Ганзен, а также второго пастора Петрикирхе, его сестру и многих других арестовали. Семинарии это коснулось лишь в том смысле, что сам Ганзен был преподавателем. Семинария лишилась этого преподавателя. А среди молодых людей были трое наших студентов: старшего курса Конрад Герлинг, коренной петербуржец и Отто Тум - очень хороший наш друг и товарищ, да с нашего курса Петр Михайлов. Этот последний, надо думать, не столько как питомец-семинарист, сколько как один из молодежной группы Ганзенов.

Нас всех — не только учащихся, но и всё «хозяйство» вместе с кухней, частью преподавателей, живших в самом Ленинграде, в одночасье выдворили из занимаемых квартир. Мы вынуждены были искать крышу над головой в окрестностях города. Наконец, в Мартышкино мы нашли квартиры у разных «частников», где и поселились группами. Это с Балтийского вокзала» 45 минут на электричке - вечером туда, утром обратно на лекции. На один месяц нам выдали на питание деньги. Тем временем устроили кухню и столовую в упоминавшейся уже «ауле» Анненкирхе, т. е. там, где мы учились.

Ректора Мальмгрена самого тоже выдворяли из квартиры, которую он занимал много лет. Теперь он был вдовцом. Одна из трех дочерей, старшая, работала учительницей. Вторая была замужем за Берендсом. Младшая жила вместе с отцом. Он не был вынужден, как многие, выехать за город, но квартира, которую он занимал теперь, была, мягко выражаясь, не теплая. Однажды в перерыве между лекциями, он сказал, что в квартире холодно.

— Если становится невмоготу, иду под холодный душ!

Был он уже в пенсионном возрасте, но крепок. Походка была у него, можно сказать, молодецкая.
Вероятно, так продолжалось до конца учебного года. В каникулярное время, летом 1930 года, я в последний раз смог поехать домой. Приехал я в родное село Норку к дедушке, где находилась и мама. Но отец и другие члены семьи уже перебрались в маленький «кантонный город» Балтцер, куда та же община пригласила отца на должность кюстера.

В Ленинграде все как будто налаживалось. На Петроградской стороне на Песчаном, а может быть, и Песочном, острове находилась паркетная фабрика. Она почему-то не была реквизирована, принадлежала одному германскому немцу и была взята в аренду. Неподалеку от этой фабрики был жилой дом, принадлежавший тому же немцу. Этот дом арендовал наш ректор. В этот дом переселился сам Мальм-грен с младшей дочерью, а также заведующий учебной частью Фридрих Ваккер с женой и тремя дочурками. Две старшие учились в школе, младшая - в детском садике. Туда же переселились и завхоз Вайдман с женой (Hausvater und Hausmutter) вместе с кухней и всем хозяйством. Ну и мы, студенты, конечно, тоже. Учебное помещение тоже было там.

Казалось, можно жить и учиться. Для нас старшекурсников шел третий учебный год (1930/31), для младших, соответственно, второй.

Где-то на горизонте маячил призрак призыва в армию или что-то подобное. Во всяком случае, возможность «сокрушения» учебного процесса. Однажды Мальмгрен сказал, что он, будучи в очередной раз в Германии, имел беседу с послом СССР в Германии о том, чтобы учащимся семинарии была дана отсрочка, которую получали студенты вузов. Якобы посол обещал ему это как-то уладить. Возможно, посол не слукавил, но время было уже другое Зимой были призваны на тяжелую работу на какой-то гравиедробильный завод Эмиль Феллер с нашего курса и Альфред Кохендёрфер с младшего.

Несколько позже, уже в зиму 1931/32 года, призвали ещё двоих с нашего курса. Когда время службы первых двух истекло, им пришлось уехать, так как им не разрешили жить в Ленинграде для продолжения учёбы.

Летом 1931 года группа из 6-8 студентов, решила поработать на паркетной фабрике. Нас с радостью взяли на работу по сушке так называемой «фезы», т. е. дощечек, которые впоследствии должны были стать паркетом. Эту работу основные рабочие выполняли неохотно — она плохо оплачивалась. Нам же не приходилось выбирать. Дощечки эти были разной длины, по-видимому, от 10 до 30 см. Их нужно было привести на одноколесной тачке в сушильную камеру. Там их надо было устанавливать на ребро так, чтобы они друг друга удерживали. Устанавливались они на рейки поперёк. Работа не сложная, но канительная. Ко всему привыкаешь, привык и я к этой работе. Мастер, по-видимому, был доволен, он ставил нас в пример основным рабочим, которые в перерывах на отдых заходили в сушилку проверить, действительно ли эти пришельцы работают как нужно. Что мы были немцами, они знали, хотя, вероятно, не знали, какими именно немцами.
Когда начинался учебный год и мы пришли за расчетом, директор поблагодарил нас за хорошую работу, сказав: «Скажу откровенно, пока вы работали, я отдохнул».

Расправа

Начался новый учебный год 1931/32, четвертый для нашего курса, завершающий.

29 января 1932 года я по повестке явился в ОГПУ. Наш «диалог» со следователем (его фамилия была Тамм) сводился к тому, что я должен был принять на себя роль тайного осведомителя. То, что отвечал ему я, по смыслу сводилось к тому, что мне не пристало стать врагом своих друзей. Спросил он меня, бывал ли я в Петрикирхе и слышал ли проповедь священника Ганзена. Конечно, бывал,. хотя и редко. Что же я помню? Я, конечно, мало что помнил, но что-то всё же вспомнил, про разгром группы Ганзена я, конечно, хорошо знал. Не думаю, что это должно было быть намеком на возможные последствия, во всяком случае, мне в голову такое не приходило. Разговор был вполне корректным. Когда ясно стало, что цель не достигается, следователь повел меня к своему начальнику. Тот начал с софизмов. Вас, мол, государство учило бесплатно, представьте себе, что я фининспектор и теперь предъявляю Вам счёт. Я ответил, что мой отец платил государству налоги. Тогда «фининспектор» потерял терпение, обозвал меня щенком. На его вопрос: «Ну, так как?» — я ответил, что у меня иного ответа нет. Тогда он заявил: идите, у нас есть другой ответ! Конечно, отпускать меня они не собирались. В «воронке» меня отвезли в ДПЗ, и я оказался в одиночной камере. В ДПЗ мне ещё два раза пришлось встретиться с тем же следователем. Видимо, оставалась еще надежда на то, что одиночество научит меня уму-разуму. Беседы проходили спокойно. После подписания протокола мы ещё некоторое время беседовали на «отвлеченные» темы. Возможно, ему надоела самому рутинная работа, и он так отдыхал. Как-то он меня спросил: а если бы мне пришлось выбирать между материализмом практическим и научным? Я ответил, что выбрал бы научный. И ещё он сказал: «Конечно, я не знаю, что с вами сделают. Я в решении этого вопроса не принимаю участия. Одно ясно: окончить учебу мы вам не дадим».

Одиночное заключение вряд ли кто найдет приятным. Ни книг, ни газет, ни клочка бумаги. Но я не отчаивался. Ведь мне оставлялась молитва. Кроме того, я когда-то выучил много стихотворений классиков. Особенно Шиллера (Гете меньше), Гейне, Уланда и др. Русских тоже немало: Пушкина, Лермонтова, Тютчева... Стихи двух великих и родных мне культур спасали меня. Еще пел. Конечно, декламировал и пел негромко. Когда мне объявили постановление «тройки» ОГПУ — сослать в Казахстан на три года, меня тут же перевели в общую камеру, а на следующий или на третий день нас уже везли в «столыпинских» вагонах.

В то время, хотя разгром уже начался, вернее, продолжался, не было еще таких жестокостей, как впоследствии.

Такой штрих: я ведь просто исчез. Никто не знал, куда я делся. Мой брат работал чернорабочим на рубероидном заводе (впоследствии он пошел в медицину фельдшером, затем в медвуз поступил). Ему кто-то посоветовал отправить по почте небольшой денежный перевод в ДПЗ. Примут — значит, там. Сработало: перевод я получил (25 рублей). Система утайки и лжи не была еще так отработана, как стало потом. Например, нашего отца арестовали в феврале 1938 года. Как впоследствии стало известно, в ноябре того же года расстреляли. В 1942 году мама получила в Урджаре телеграмму, якобы от него: «дорогая семья, жив, здоров, работаю». Из Ивделя.

С семинарией связь я потерял. Мои однокурсники в 1932 году ее окончили, стали пасторами. Я получал письма от одного из них, упомянутого скрипача Вольдемара Гюйо, еще летом 1932 года. Пришло письмо и от Бруно Тороссяна. Он мне сообщил, что в журнале «Коммунист» прочитал небольшую заметку, в которой сообщалось: Вольдемар Гюйо, прочитав труды Маркса, убедился в ошибочности своих религиозных убеждений, поэтому снял с себя сан священника.

Приблизительно так. Я нашел и тоже это прочитал. Не поверил. Хотя легко себе представить, как он, будучи уже отцом семейства, мог испугаться угрозы, что арестуют его и жену! Куда денутся дети? До меня доходили слухи, что Вольдемар некоторое время зарабатывал на жизнь скрипкой. В 1939 году я встретился с его отцом. Старик был очень удручен всем этим. Я его утешил тем, что мы не знаем подробностей. Но в том, 1939 году Вольдемара уже не было в живых.

Еще в 1932 году выяснилось, что Бруно Тороссян тоже в осведомители не годится; Тамм велел ему исчезнуть из Ленинграда.

Подробности стали известны много лет спустя. Друг и однокурсник Ральф Юргенс каждую неделю посылал Тороссяну во Владикавказ, где он жил у отца (пастора Тороссяна) конспекты. По этим конспектам Бруно готовился. В 1933 году он экстерном сдал экзамены. В том же году они оба, Юргенс и Тороссян, были ординированы епископом Майером в Москве.

Мыс Тороссяном друг друга потеряли. Лишь в 1994 году я узнал, что он в Выборге! Только в 1999 году получили адреса друг друга и в октябре 1999 года встретились на синоде в Москве. Это после 67 лет разлуки!

О том, что семинария закрылась, я узнал много лет спустя. О том, что Мальмгрен, первый и единственный ее ректор, уехал в Германию и там похоронен, тоже поздно узнал. Как-то он сказал: если с Германией ухудшатся отношения, мне придется купить билет на тот свет. (Конечно, по-немецки и наедине).

И последнее. В Москве на синоде (вероятно, в 1998 году) рядом со мной сидел пожилой человек, фамилию которого я забыл. Он рассказал мне, что подал заявление о поступлении в семинарию в 1934 году. Этот курс уже не состоялся. Но вот его самого, поскольку его имя значилось в списке вероятных студентов, арестовали, и он сколько-то просидел, только за то, что хотел поступить.

ИОГАННЕС ЛЕЛЬ Соликамск, 15 марта 2001 год.