Оглядываясь на четыре столетия немецко-русских отношений, можно проследить
за тем, как постепенно расширялись и углублялись знания о той и другой стране
и ее культуре, как учащались личные встречи между купцами и торговцами, дипломатами
и правителями, учеными и писателями, как усиливались взаимные литературные
и художественные влияния. Однако эти разносторонние взаимоотношения не сразу
привели к естественному и равноправному обмену идейными ценностями; напротив,
отношения чаще всего колебались между восторженным усвоением и настороженным
неприятием, между надменным пренебрежением и преувеличенным уважением.
Ибо Германия и Россия, страны столь близко географически расположенные, принадлежали
к разным культурам - с одной стороны, к западноевропейской латинизированной
культуре, с другой стороны, к восточной грецизированной, - и это оказало на
много веков разъединяющее влияние; а в европейской политике чередовались политические
и военные столкновения и союзы между Россией и Германией. Таким образом в
коллективном сознании обоих народов упорно сохранялся стереотипный взаимный
«образ чужого», который через пропаганду легко мог быть превращен в образ
врага.
Но наряду с этим постепенно образовывалось и осознание тесной духовной связи
(может быть, как результат некоторого отмежевания от романской европейской
цивилизации), в рамках которой разница в ментальности и в культурных достижениях
воспринималась как возможность удачного взаимного дополнения. Русский германист
Лев Копелев назвал эту взаимосвязь «немецко-русским родством душ».
В кругу этого «родства» русские православные христиане и немецкие евангелические
христиане, будучи братьями и сестрами во Христе, играли скорее роль двоюродных
братьев и сестер, не так уж хорошо знающих друг друга. На богословском и церковном
уровне, несмотря на общую дистанцию от католицизма, они существенно не сблизились.
Ибо, с точки зрения Восточной Церкви, Реформация Лютера была воспринята не
как напоминание об основах древней, еще не разделившейся Церкви, а как ересь;
так исторически сложилось, несморя на то, что Лютер и тем более его друг и
сподвижник Меланхтон с радостью изучали труды восточных Отцов Церкви и защищали
Греческую Церковь от римских теологов. Однако отдельные христиане и христианские
движения обеих конфессий порой ощущали религиозную близость.
Первые моменты сближения
Постоянное сближение Московского великого княжества и Западной Европы началось
лишь в XVI веке; но и оно имело сначала скорее внешний характер. Основательная
оценка Эпохи гуманизма и Реформации произошла в России лишь значительно позже.
С другой стороны, в немецких землях, как и во всей Западной Европе, преобладало
смутное, восходящее еще к античности представление о русских, как о «диких,
варварских москвитянах». Тогда, примерно в середине века, сначала на латинском,
а потом на немецком языке появилось описание путешествия, сделанное габсбургским
императорским послом Зигисмундом фон Герберштейном (1486-1566), который два
раза ездил в Россию. «Я с усердием и зорким глазом исходил страну» - пишет
он в предисловии. Систематически, но большей частью без оценки, он описывает
русские обычаи и учреждения, с особой подробностью Православную Церковь и
богопочитание. Причем он не может не отметить, «что русские называют себя
единственными истинными христианами. Нас они упрекают в том, что мы, дескать,
отпали от древней Церкви и от учения отцов». Отчет о путешествии этого «Колумба
России» надолго определил представление немцев.
Между тем при Царе Иване IV в России проживало уже большое число евангелических
немцев. Отчасти это были специалисты, завербованные Царем, прежде всего врачи,
оружейные мастера, строители и ремесленники, а также балтийские немцы, которые
во время Ливонской войны были угнаны в Россию. Когда иезуитский теолог Поссевино
по поручению Папы Римского хотел привлечь Царя к соединению с Римско-Католической
Церковью и потребовал от него изгнания из Москвы «ядовитых лютеранских магистров»,
Царь дал величественный ответ: «В нашем государстве проживает много инославных,
и Мы им оставляем их убеждения; только не позволяется им распространять свои
убеждения в нашем народе».
Так, несмотря на удивительную терпимость, миссия распространения другой
веры все-таки была запрещена, и беседы между евангелическими иностранцами
и православными местными жителями о христианской вере наблюдались с недоверием.
Однако сам Царь был человеком любознательным, тем более что он имел неплохое
богословское образование, и поэтому он вел в Москве серьезные теологические
дискуссии с лютеранскими пасторами, в которых он выступал как защитник чистого
православного вероисповедания.
Через столетие после путешествия Герберштейна из описания путешествия, сделанного
Адамом Олеариусом (1603-1671), немецкие читатели снова получили свежие сведения
о России, тогда уже управляемой Царем из династии Романовых. Олеариус проезжал
через Россию как член посольства, отправленного Герцогом Голыптейн-Готторпским.
Будучи типичным представителем ранней эпохи Просвещения, он весьма критически
описал страну и людей, причем не зная их языка. Он критиковал недостаточную
образованность священнослужителей и возмущался тем, что иностранцам запрещалось
входить в православные храмы. Он же сам участвовал в богослужении, но, как
трезво мыслящий протестант, не был поражен красотой православной литургии.
К счастью, Олеариус взял с собой в путешествие своего хорошего друга Пауля
Флеминга (1609-1640), сына лютеранского пастора и поэта стиля барокко. Тот
смотрел на ту же самую чужую страну и на тех же самых чужих людей и их обычаи
совершенно иными глазами - глазами благожелательности и любви. На мрачном
фоне опустошенной Тридцатилетней войной Германии Флеминг воспринял русские
просторы как идиллию. Он воспевал простоту, добродушие и благочестие жителей
и восторгался городами Новгородом и Москвой, их многочисленными, блестящими
золотом куполами.
Таким образом, Флеминг был первым немецким писателем, который по собственному
опыту стал истинным другом России и поэтическим посредником между двумя культурами.
В своем прощальном стихотворении к «великому городу Москве» он в самом конце
так обращался к городу:
Прими этот сонет. Когда я счастливо приду опять, то лучшими песнями я
буду тебя восхвалять, чтобы голос твоей Волги услышал мой Рейн.
Флеминг нашел единомышленника в лице немецкого пастора в Москве Иоганна Готфрида
Грегория, который очень хорошо знал жизнь России изнутри. Сознательно возражая
против распространенного тогда в германских землях отрицательного мнения о
России, он писал в 1667 году,
...что в стране варваров почти ничего варварского нет.
В 1672 году пастор Грегорий получил от Царя Алексея почетное поручение основать
и возглавить первый придворный русский театр; он ставил пьесы по библейским
сюжетам. Но в основном он осуществлял свою деятельность в обособленном квартале
за воротами Москвы, в котором с 1652 года должны были жить все иностранцы,
в большинстве своем лютеране; этот квартал так и назывался «Немецкой слободой»
(кстати, прилагательным «немецкий» первоначально обозначались все западные
иностранцы; их всех называли «немыми»). Это обособление не следует, пожалуй,
рассматривать только отрицательно, так как оно содействовало упрочению немецкой
лютеранской культуры в Москве.
Взаимное уважение
Здесь же будущий Царь Петр Великий получил первые впечатления от западноевропейского
образа жизни. Как человек любознательный, он еще подростком часто бывал в
Немецкой слободе, вопреки воле матери и Патриарха, и порой посещал лютеранские
богослужения, однако внутренне не был склонен к лютеранской вере.
Во время ознакомительных путешествий по Германии, Голландии и Англии он охотно
вел теологические беседы с лютеранами, кальвинистами и англиканами. В своем
манифесте о свободе вероисповедания от 1702 года он подтвердил перед всей
европейской общественностью, что не намерен насильственно влиять на религиозные
убеждения, а допускает, «что каждый христианин несет под свою собственную
ответственность заботу о своем высшем счастье». Так Царь Петр вводил в России
дух европейского просвещения не только в области науки и техники, но и в области
религии.
Европа XVIII столетия была сравнительно свободна от разрушительных идеологий,
и эта эпоха может быть названа особенно плодотворной для культурных отношений
между Востоком и Западом. Ярким доказательством этого были, например, то уважение
и та симпатия, которые объединяли немецкого ученого-энциклопедиста Готфрида
Вильгельма Лейбница (1646-1716) и Царя Петра Великого. Эти отношения выразились
в их переписке и в четырех личных встречах между 1711 и 1716 годами.
Как теолог Лейбниц преследовал цель воссоединения всех христианских конфессий;
однако главной своей задачей он считал всемирную культурную миссию. В письме
к Царю он так обосновал свой восторг перед искусством и наукой: «Именно ими
постоянно укрепляются слава Божия и лучшие стремления всего рода человеческого».
Лейбниц был убежден в том, что именно Россия при Петре Великом, Царе, Богом
избранном для этой миссии, является наиболее подходящей в Европе страной,
которая сможет перенять науки и искусства в неиспорченном виде, избежать злоупотреблений
старой Европы и таким образом стать образцом для всего континента. Лейбниц
ничего не знал об ожесточенном сопротивлении против слишком радикальных петровских
реформ в консервативных кругах Православной Церкви, которые видели в Царе
«Антихриста» и называли «протестантским еретиком» архиепископа Феофана Прокоповича,
самого усердного соратника и советника Царя в богословии. В то время реформаторски
настроенные русские богословы и церковные деятели действительно надеялись
на объединение Лютеранской и Русской Православной Церкви, однако под эгидой,
как предполагалось, Восточной Церкви.
Важным местом интенсивного обмена взглядами в духе соответствующей идеалам
Просвещения толерантности стала Академия наук, основанная в 1725 году в столице
России Санкт-Петербурге. Здесь с самого начала преподавали главным образом
немецкие ученые, в первую очередь историки и востоковеды; они основательно
изучали русский язык, русскую литературу и историю, и после своего возвращения
распространяли эти знания по немецким университетам и академиям. Самым знаменитым
из них был геттингенский ученый Аугуст Людвиг Шлёцер (1735-1809).
В этом избранном обществе оказался гениальный русский ученый Михаил Ломоносов
(1711-1765), из семьи бедного рыбака. Он был достойным коллегой, однако отличался
боевым духом и абсолютной патриотической уверенностью в собственной правоте.
Он потребовал от академии более активного продвижения русских студентов, прежде
всего из простых семей. В течение пяти лет учебы в Марбурге он обогатился
многими и разнообразными идеями, которыми смог воспользоваться в 1755 году,
когда был создан первый русский университет в Москве. К тому же в Марбурге
он женился на немке с евангелически-реформаторским вероисповеданием и получил
через нее положительное впечатление от жизни в немецкой церковной общине.
В частности, он ставил русским общинам в пример преподавание Закона Божия
подросткам-конфирмандам и семейную жизнь немецких пасторов.
Пиетизм и православная мистика
Свободный обмен знаниями и опытом и личное сотрудничество помогали людям
найти друг друга поверх конфессиональных различий. В том же XVIII веке возникло
осознание удивительной религиозной близости среди верующих обеих Церквей,
так как и в той, и в другой возрождались старинные мистические традиции. Общим
источником мистического вдохновения явились проповеди восточных Отцов Церкви,
прежде всего проповеди преподобного Макария Египетского (IV век). В лютеранской
традиции некоторую роль играли и мистические тенденции учения молодого Лютера,
в которых также отражалось близкое знакомство с духом Восточной Церкви первых
христианских столетий. Именно на этих основах в Германии в конце XVII века
развивался, как особый тип благочестия, так называемый пиетизм, который представлял
собой мощное религиозное движение против преобладающей в то время закостенелой,
рационалистической формы лютеранства. В пиетизме соединялось душевное благочестие
сердца с благоразумно устроенной деятельной любовью к ближнему и с мирным
миссионерским усердием.
Основоположник лютеранского пиетизма Аугуст Герман Франке (1663-1727) продвинул
свою деятельность от германского города Галле далеко вглубь России. Многие
из проживавших там немецких лютеран поддались «пробуждению», но и среди православных
христиан появился интерес к религиозному обновлению. Этому существенно содействовал
православный богослов Симеон Тодорский (1699-1754). Он изучал евангелическую
теологию в Галле и перевел евангелические труды на русский язык, в том числе
чрезвычайно популярную назидательную книгу Иоганна Арндта (1555-1621) «Четыре
книги об истинном христианстве». Ему даже удалось ввезти этот труд в Россию
и распространить его по русским монастырям.
Тот же Тодорский оказался хорошим наставником для Императрицы Екатерины
II, родившейся и выросшей в Германии и воспитанной в строгом пиетистском духе.
Когда в возрасте 16 лет она была выдана замуж в Россию, она перешла в православную
веру. В этой ситуации Тодорский успокоил ее и ее родителей, мучимых внутренним
конфликтом, уверяя их в том, что несмотря на бросающиеся в глаза различия
в обрядах, разница в религиозных убеждениях в сущности невелика. Можно предположить,
что такое великодушное отношение к теологии было даже в петровской России
весьма редким исключением.
Когда эта Императрица в своем знаменитом манифесте от 1763 года призвала
на Волгу западноевропейских поселенцев, приехали, как известно, около 25 000
крестьян из Германии, в большинстве своем евангелических, которые заложили
образцовые колонии с церквами и школами. Немецкие крестьяне и в дальнейшем
продолжали приезжать по экономическим причинам. Но у одного евангелического
объединения, происходившего из Богемии (так называемая Гернгутская братская
община), был свой особый христианский интерес: на южной Волге они основали
миссионерскую станцию «Сарепта», чтобы оттуда обратить в христианство язычников-калмыков.
Маленькая станция превратилась в колонию, из которой распространялся вширь
братский дух первичной христианской общности. Позднее евангелические немцы
поселялись, снова по желанию российского правительства, и в завоеванных Россией
областях на Черном море. Таким образом немецкая культура и евангелическая
вера укоренялись не только в Москве и Петербурге, но и в глубине России. И
все же дистанция между населением украинцев и русских и колонистами была,
как правило, большой, и немцы оставались чужими: их иногда ненавидели, часто
им подражали, порой их осмеивали, порой им удивлялись.
Однако уже в XIX веке сложилось так, что в южнороссийском районе расселения
немцев произошло интенсивное религиозное сближение. Вследствие духовного перелома
после Французской революции, одновременно с протестом против казенного церковного
рационализма в Вюртемберге, юго-западном регионе Германии, в кругах швабского
пиетизма распространилось апокалиптическое ожидание конца света.
Романтично-мистический писатель Генрих Юнг-Штиллинг (1740-1817), глубоко
сочувствующий православной духовности, еще раньше в своем романе «Тоска по
родине» указал христианству путь спасения - побег на Восток. И сотни швабских
крестьян отправились на Восток, причем в большинстве своем они осели в южной
России.
Там они без всяких церковных служителей совершали свои обряды из «благочестия
сердца»: собирались на так называемые «штунды» (уроки), читали Библию, молились
и пели духовные песни. Местные русские и украинские сезонные рабочие, которым
немецкие колонисты разрешали участвовать в «штундах», проявили интерес к этому
простодушному благочестию. Впрочем, из этих молитвенных собраний вышел русский
«штундизм», который, подобно другим русским сектам, был осужден Православной
Церковью и преследовался властями вплоть до указа о религиозной терпимости,
изданного Царем Николаем II в 1905 году.
Культурные отношения и большая политика
Между тем, университетская учеба в Германии стала уже традиционной для молодых
россиян из высшего общества, жаждавших образования. В начале XIX века многие
из них предпочитали Геттингенский университет; их так и называли «геттингенскими
русскими». Как известно, в своем романе в стихах «Евгений Онегин» Пушкин создал
памятник такому восторженному студенту: «Владимир Ленской / С душою прямо
Геттингенской» (глава 2, строфа VI). К сожалению, менее известным остался
Александр Тургенев (1784-1845), хотя он был не выдуманным персонажем, а реальной
исторической личностью, дядей позже столь популярного в Германии писателя
Ивана Тургенева. Однако во время учебы в Германии он восторгался не Кантом
(как тот же Ленский), а Лютером. В письме к своей русской приятельнице он
в стихах восхвалял реформатора как великого человека, который пройдет «из
рода в род, из века в век».
В течение 40 лет он ездил в Германию, вел разговоры с Гете в Веймаре и поддерживал
большую дружбу с философом Шеллингом, антиподом Гегеля, целостное мышление
которого было ближе к русской религиозной философии. Тургенев был убежден
в том, что воссоединение христианских Церквей станет миссией Германии. Ведь
уже в свои студенческие годы в Геттингене он стал критически относиться к
конфессиональным ограничениям, когда был восхищен проповедью одного протестантского
пастора, но не осмелился подойти к нему, чтобы переписать проповедь, так как
тот принадлежал «к совершенно иной религии».
На протяжении XIX века культурные отношения между двумя народами подвергались
сильным колебаниям, так как чередующиеся политические стечения обстоятельств
оказывали влияние на все области жизни. В течение двух первых десятилетий
боевой союз против Наполеона наложил положительный отпечаток на взаимоотношения:
в Германии разразился массовый восторг перед Россией, который в соответствии
с духом времени принял романтические, а порой и мистические формы. В этой
связи Наполеона рассматривали как Антихриста, и после изгнания Наполеона из
России в 1812 году Царь Александр I был восторженно прославлен как «Ангел-хранитель
Европы». Но соединение в 1815 году трех христианских монархий России, Австрии
и Пруссии в «Святой альянс» привело в Германии к расколу общества. В консервативных
кругах прусской аристократии царская Россия была весьма уважаемым союзником
против опасных либеральных идей Французской революции. В отличие от них, либерально
и патриотически настроенные немецкие демократы испытывали неприязнь к русскому
самодержавию и перенесли, не различая, свое враждебное настроение на русскую
нацию и культуру вообще. После кровавого подавления польской освободительной
борьбы в 1830 году неприязнь обратилась в ненависть.
Когда Царь Николай I перенял роль «жандарма Европы», и после того как буржуазная
Французская революция 1848 года потерпела поражение, среди демократов вырос
страх перед Россией как перед сильнейшей военной державой, которая хотела
приобрести господство в Европе, а потом и мировое господство. Этот страх был
усилен негативным восприятием славянофилов и панславистов. Опять в Германии
русские назывались «москвитянами, гуннами, азиатами». Однако скоро произошел
переворот в связи с тем, что в Крымской войне Россия потерпела поражение,
а начало реформ при Царе Александре II еще более привело к положительной,
полной надежды позиции по отношению к восточному соседу. И, конечно, в последней
трети века важную роль играла политика Бисмарка, обеспечивающая прочные политические
связи между двумя великими державами. Во время своей трехлетней службы в качестве
посла в Санкт-Петербурге он лично познакомился со страной, оценил ее и был,
пожалуй, самым последовательным другом России из всех немецких политиков.
Поляризация общества, которая наблюдалась в XIX столетии в России и которая
существенно повлияла на отношение к немецкой культуре, произошла в широких
историко-философских и религиозных масштабах. Среди представителей русской
интеллигенции, которая еще недавно восторгалась Гете и Шиллером, Кантом и
Гегелем, возникло антизападное движение славянофилов, которое отчасти питалось
идеями западного культурного пессимизма. Славянофилы верили в то, что индивидуалистическая
и рационалистически анализирующая западная культура будет заменена русской
культурой, целостной и нацеленной на существенное. В сфере религии это убеждение
обозначало укрепление миссионерского духа Русского Православия, резкое отмежевание
от католицизма и пренебрежение протестантизмом. Не кто иной как Достоевский
провозглашал такие идеи в своем «Дневнике писателя».
Однако и немецкий славянофил, католический профессор общественной философии
Франц фон Баадер (1765-1841) надеялся на спасение христианства Русской Церковью
от «окостенения христианства в Римской Церкви и растворения его в протестантских
Церквах».
Русская литература в Германии
Существовавшие тогда политико-идеологические тенденции к отчуждению, враждебности
и пренебрежению все же не могли долго препятствовать тому, чтобы культурные
отношения становились все теснее и разнообразнее, и наконец обмен стал поистине
взаимным. Образованные немцы обнаружили за фасадом великой военной державы
«великую державу духа» (Л. Копелев) и с удивлением узнали, что теперь они
были перенимающими; что вот эта Россия не только воспринимала и присваивала,
но также давала и излучала новые идеи. Под конец XIX века русская культура
вошла в Германию во всем своем разнообразии и оказалась неотъемлемой составной
частью обычной немецкой культурной жизни: русская музыка завоевывала концертные
залы (самой бурной популярностью пользовался Чайковский), шедевры русской
живописи наполняли картинные галереи, русские пьесы ставились в германских
театрах.
Предшествующее усвоение русской литературы подготовило этот восторженный
прием, так как только благодаря литературе немецкие читатели смогли познакомиться
с русским народом и его восточной ментальностью изнутри, в результате углубляя
собственное культурное сознание.
Немецкий философ Иоганн Готфрид Гердер (1744-1803) первым способствовал радушному
приему литературы славянских народов в Германии своим знаменитым изречением
о том, что у тех народов, которые не принадлежат к классической Европе, тоже
есть «свои песни». И Гете, одним из первых с большой радостью прочитав русскую
лирику в английской антологии, похвалил «далекие восточные таланты». Он также
любезно принял - сначала в городке Йене, а позже у себя в Веймаре - молодого
поэта-романтика Василия Жуковского (1783-1853) и отметил после этих встреч,
что он чувствует себя «родным ему по любви и дружбе». Одновременно Жуковский
своими чуткими переводами сделал творчество Гете родным русским читателям.
Сначала в широких кругах немецких писателей стали известны Александр Пушкин
(1799-1837), Михаил Лермонтов (1814-1841) и Николай Гоголь (1809-1852). Это
произошло благодаря посредничеству балтийских литературоведов, которые неутомимо
переводили, издавали и комментировали русскую прозу и поэзию. При этом они
вначале старались уже заранее внушить немецким читателям с помощью упрощающих,
броских сравнений положительное о ней представление. К примеру, Николай Карамзин
(1766-1826), создавший непосредственно перед Пушкиным современный язык русской
прозы, был назван «Лютером русской литературы»; сам Пушкин назывался то «русским
Байроном», то «русским Шиллером»; и еще в 70-е годы для Ивана Тургенева (1818-1883)
считалось неплохой рекомендацией слыть «самым немецким из всех русских писателей».
Решающий прорыв в адекватном восприятии подготовил, как это ни парадоксально,
патриот-демократ Карл Аугуст Варнхаген фон Энзе (1785-1858), ярый противник
царской власти. Он умел различать русскую политику и искусство: «Я не думаю,
что мы, будучи хорошими немцами, должны ненавидеть заодно с русской политикой
и русскую литературу». В возрасте 55 лет он выучил русский язык, чтобы правильно
оценить русские произведения в подлиннике и соответственно распространить
их в кругах немецкой интеллигенции, в чем известный берлинский салон его жены
Рахель играл немаловажную роль.
Уже в 1838 году, через год после смерти Пушкина, Варнхаген фон Энзе отвел
российскому национальному поэту достойное место в мировой литературе. Современную
русскую литературу вообще он характеризовал как «близкую к народу, преисполненную
любви, верную прошлому и тем не менее смело обращенную в будущее». Особенную
близость к немецкой литературе он ощущал в «серьезности глубоких мыслей» и
в «глубине подлинного чувства». Вероятно, общее для русских и немцев убеждение,
что литература должна не только доставлять эстетическое удовольствие, но затрагивать,
хотя и не всегда решать, мировоззренческие и религиозные вопросы, было причиной
того напряженного ожидания, с которым в Германии тогда встречали русскую литературу.
В 70-е годы Ивану Тургеневу, который любил Германию как свою вторую родину,
удалось стать самым любимым писателем немцев. Он привлекательным для читателей
образом вводил их в русский мир, до тех пор им еще чуждый. Он восхищал описаниями
природы, трогал изображениями простых русских деревенских жителей, возбуждал
интерес характеристиками русских «нигилистов» - все было написано высокохудожественно
и захватывающе. Но самый заметный след Тургенев оставил, несомненно, тем,
что ввел понятие «русской души», глубоко вошедшее в мысли и чувства немцев.
«Русская душа» стала прекрасным, долговечным, по сей день действенным мифом.
С удивительной и во всей Западной Европе уникальной интенсивностью проходило
усвоение творчества двух великих писателей и религиозных мыслителей: Льва
Толстого (1828-1910) и Федора Достоевского (1821-1881). Будучи страстными
правдоискателями, богоискателями и радикальными общественными критиками, они,
как в России, так и в Германии, будоражили те гражданские круги, которые испытывали
сильную неудовлетворенность современной им культурой, где преобладало материалистическое,
основанное на естественных науках мышление и замкнутые философские системы.
Один из немецких критиков с почти славянофильским пафосом прославил Достоевского
как «апостола сокровеннейших сил русского народа»; другой увидел в Толстом
«совершеннейшее воплощение русского народного духа». По его мнению, Толстой
представлял собой интуитивную Россию, «ту Россию, по которой соскучилась Европа».
На примере Толстого и Достоевского можно особенно ясно видеть, каким своеобразным
путем осуществляются восточно-западные и западно-восточные взаимоотношения.
В своем творчестве, мировоззрении и религиозных чувствах они существенно отличались
друг от друга, и это явно сказывалось, к примеру, в их отношении к Православной
Церкви: Толстой, как радикальный моралист, создал свое собственное христианское
учение, направленное против официальной Церкви, претендующее на учение древнего
христианства, и был отлучен от Церкви; Достоевский же, будучи на грани между
атеизмом и верой во Христа, в конечном итоге признал Русское Православие как
истинное христианское учение. Однако обычные попытки разграничить - Толстой-западник,
Достоевский-славянофил - оказываются поверхностными, тем более что обоих соединяет
решительный поворот в конце жизни к набожности русского народа, а также экзистенциальное
и недогматическое истолкование Библии на протяжении всей жизни.
В этой связи я хочу вкратце указать на то, что можно обнаружить у обоих мыслителей
«протестантские» черты в самом широком смысле этого слова. Во время своего
религиозного кризиса Толстой основательно изучал немецкую протестантскую теологию,
включая научное истолкование Библии, и был взволнован религиозной борьбой
Лютера (несмотря на то, что он резко критиковал лютеранство за сохранение
церковных структур). Как суть собственного учения он выделил деятельную любовь
к ближнему, в чем сближался с протестантской этикой, но суть евангелической
веры - доверие к Божией благодати, предшествующее всякой деятельности, - осталась
для него чуждой.
Достоевский, напротив, в своей антипатии ко всему немецкому пренебрежительно
относился и к немецкому протестантизму, приписывая ему исключительно отрицательную,
протестующую функцию и рассматривая его как преходящее, чисто германское явление.
Однако присущий Достоевскому метод радикального исследования совести и его
внутренняя борьба за свободное, собственное решение в области веры вполне
соответствовали протестантскому духу. И когда в своем главном произведении
он вкладывает в уста старца Зосимы проповедь универсальной, мистически осознанной
христианской веры, то здесь отмечается двойное влияние пиетистского благочестия,
так как прообразом Зосимы был святой Тихон Задонский, назидательные проповеди
которого Достоевский читал снова и снова. Этот ученый и мудрый пастырь, живший
в XVIII веке, давал ищущим утешения православным верующим такой совет: читать
денно и нощно Библию и Арндта - прародителя немецкого пиетизма.
Что касается философии, то нет ничего удивительного, что именно Фридрих Ницше
(1844-1900), в то время самый острый критик культуры в Германии, узнал в Достоевском
родственника по духу: «Этот глубокий человек, который был десять раз прав
презирать поверхностных немцев»! Ницше до этого уже занимался славянофильством
и нигилизмом в России и, в соответствии со «славянской идеей» Достоевского,
он рассматривал Россию как молодую, живую, устремленную в будущее державу
по сравнению с упадочническим Западом. Но когда в 1887 году он во французском
переводе прочитал психологический шедевр Достоевского «Записки из подполья»,
он окончательно понял, что нашел в нем своего учителя: «...Единственный психолог,
у которого я мог чему-то научиться».
Ницше увлекало беспощадное изображение неизведанных глубин человеческой души
у Достоевского. В его романах Ницше нашел те идеи, которые его самого давно
преследовали: смерть Бога, сверхчеловек, вечное возвращение. Но в то время
как Достоевский в многоголосии своих романов-диалогов экспериментировал с
этими идеями, в конечном итоге доводя их до абсурда, в философии Ницше они
играли определяющую роль. Более того, православное христианское вероисповедание
Достоевского с его ярко выраженной моралью сострадания и смиренности было
диаметрально противоположно ницшеанской философии, в которой провозглашается
витализм и воля к власти.
Для Томаса Манна (1875-1955) русская литература имела огромное значение как
в художественном, так и в мировоззренческом отношении, и она сопровождала
его всю жизнь. В начале XX века, в одной из своих ранних повестей, Манн охарактеризовал
русскую литературу как «достойную обожания и святую». В частности, он признал
романиста Толстого наряду с Тургеневым своими главными художественными образцами.
В более поздний период своего творчества, когда он находился в поисках «нового
гуманизма», под влиянием религиозности Достоевского он считал русское проявление
гуманности желательным и образцовым, как «гуманность под эгидой религиозности».
Из длинной череды реальных и духовных немецко-русских взаимовлияний я хотела
бы выделить, в заключение, восприятие России поэтом Райнером Марией Рильке
(1875-1926). Этот неоромантический писатель был мало знаком с социальной и
политической действительностью в России на пороге XX века, незадолго до первой
русской революции. Тем легче было для него направить свою романтическую тоску
на эту восточную страну, которая стала для него «родиной души».
С русской литературой он близко познакомился, уже будучи подростком, в родном
городе Праге. Когда в 1887 году в Мюнхене он подружился с красивой и одухотворенной
россиянкой Лу Андреас-Заломё и с ее помощью выучил русский язык, Рильке начал
особенно интенсивно усваивать русскую литературу и культуру. Во время двух
путешествий по России - в 1899 и 1900 годах - он встречался не только с самыми
знаменитыми писателями и художниками, но и с крестьянами и богомольцами. В
глубоком религиозном умилении он скитался по деревням и монастырям, повсюду
ощущая глубину и покой, доброту и простоту - точно так же, как поэт XVII века
Пауль Флеминг. Таким образом он нашел поэтическое определение России, ставшее
знаменитым: «Страна на Востоке, единственная, через которую Бог еще связан
с землей».
Рильке был убежден, что русская культура в целом еще проникнута религиозным
сознанием, на Западе давно уже потерянным. Наглядный пример этому он нашел
в живой традиции иконописи, которую он изучал в монастырях, а также во впечатляющей
монументальной картине «Явление Христа народу», созданной Александром Ивановым
в течение двадцати лет, на которую Рильке смотрел с благоговением в Третьяковской
галерее в Москве. Вот как он понял художника: «В сущности это было благочестие,
искреннее русское благочестие, которое требовало от него художественного выражения».
Волшебная, сказочная Россия утонула в войнах и революциях
XX века. Но по сей день у многих немцев осталось страстное
желание найти в России пищу для души.
Источник: Слышать и видеть друг друга:
Взаимоотношения между Русской Православной Церковью и
Евангелической Церковью в Германии /
Издание Церковного управления Евангелической Церкви в
Германии (Ганновер)
и Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата.
Оригинал - Лейпциг : ООО "Евангелический издательский
центр" (EVA), 2003. С. 69-88.
